Про фильм «мама!» и утраченное психическое здоровье

Большинство кинокартин, которые я смотрел, можно условно разделить на три вполне очевидные группы: одни фильмы мне понравились, другие нет, третьи не вызвали никаких эмоций, кроме раздражения из-за упущенных возможностей. В каждой группе возможны лёгкие отклонения в ту или иную сторону, хотя в целом ситуация не меняется уже очень давно.

Но это большинство. Есть и ещё одна группа — она очень маленькая и не особо спешит разрастаться. В ней ленты, одного просмотра которых оказалось недостаточно, чтобы определить их в любую из трёх указанных категорий. А пересматривать нет никаких сил. Так что в моей памяти они остаются в вечно подвешенном состоянии, и я понятия не имею, как к ним относиться. Зато кое-что я знаю точно: пару дней назад эта крошечная группа выросла на один фильм. Вот спасибо, только этого не хватало.

Вина целиком и полностью лежит на Даррене Аронофски. Это он снял кино, которое невозможно оценить по каким-то вменяемым критериям. В итоге всякий праздный разговор о фильме «мама!» имеет не больше смысла, чем попытка избавить деревенский сортир от его своеобразного аромата. Здесь необходим консилиум опытных психиатров. И объектом будет на всю голову больной сценарист и режиссёр Аронофски.

Главная опасность для зрителя в том, что первое время «мама!» кажется довольно здравой и осмысленной работой. Прежде всего это заслуга актёрского состава — здешние мастера обманут самого бдительного параноика. Хавьер Бардем меняет свой привычный демонический шарм на тихое очарование одержимости — сразу и не разберёшь, что тут что-то не так. Первые намёки о надвигающемся кошмаре дают Эд Харрис и Мишель Пфайффер — но всё довольно неочевидно, и зрителю, пожалуй, проще решить, что ему показалось.

Если бы не Дженнифер Лоуренс, мы бы просто сварились в этом котле безумия, ничего толком не поняв — точно как та лягушка, которую бросили в кастрюлю с водой и медленно подогревали, пока для неё всё не закончилось. Лоуренс берёт на себя основную работу — именно её глазами мы смотрим на происходящее в странном мире Даррена Аронофски. Она не играет — такое впечатление, что для неё всё, как и для нас, впервые.

Особенно остро это ощущается, когда краска внешнего благоразумия начинает тихо осыпаться — то тут, то там. Мы вместе с миз Лоуренс сперва не слишком обращаем внимание — это что-то вроде помех во время трансляции. Но потом, они, помехи, становятся всё сильнее и продолжительнее — и вот мы уже серьёзно встревожены. Наконец, мир в привычном нам понимании просто перестаёт существовать — мы потрясённо смотрим на то, что от него осталось. Не верим собственным глазам.

Но приходится: камера Мэттью Либатика, словно приклеенная к Лоуренс, хладнокровно фиксирует абсолютно всё, что просходит. Вообще, операторское мастерство в «мама!» — настоящий спасательный круг для зрителя. Безупречные планы словно уравновешивают весь местный дурдом. Мы цепляемся за них из последних сил, опасно балансируя над свихнувшейся бездной — и, кажется, удерживаемся от падения в самый последний момент.

И вроде всё налаживается — у Дженнифер Лоуренс, а стало быть, и у нас. Местный ад начинает неохотно возвращаться в первоначальное состояние — некое подобие обычного дома, со своими тайнами и тараканами в головах его жильцов. Мы понемногу успокаиваемся, обещая самим себе позже непременно разобраться в том, что это, чёрт возьми, было…

Но удержать эту мысль не успеваем — хрупкий мир внезапно взрывается, и мы оказываемся в новом кругу ада. Теперь всё гораздо, гораздо страшнее. Аронофски уже не пытается нас успокоить — даже камера Либатика начинает сходить с ума. События больше не развиваются в привычном для нас понимании — фильм фиксирует вехи, которые в реальном мире отделяли бы десятилетия.

Впрочем, времени теперь тоже нет. Ближе к кульминации «мама!» доводит себя до такого состояния, что уже не важно, когда начался весь этот ужас и сколько он длился. Мы окончательно теряем ориентацию, и безумие накрывает нас с головой.

Думаете, подобная история может получить счастливый конец? Что ж, Даррен Аронофски несколько раз легонько намекает на такую возможность — особенно красноречивы в этом смысле его заигрывания с библейскими мотивами. Но в какой-то момент зритель осознаёт, что христианское милосердие неведомо мистеру Аронофски. Режиссёр сознательно извращает сюжет Священного Писания, оставляя в нём лишь углы и перегибы и убирая самое важное — любовь.

И мы вместе с персонажами этого невозможного фильма остаёмся в кромешном аду, где всё создаётся лишь для того, чтобы разрушать или быть разрушенным. Мы уже миллион раз пожалели, что ввязались в это, купившись на отличную постановку и прочие кинематографические прелести. Всё, что было обещано, нам, конечно, дали сполна, — но кто вернёт утраченное психическое здоровье?

Делитесь отзывом в соцсетях — кого-то это может оградить от эксперимента Аронофски.